|
|
ИСТОРИИ С ТОПОЛИНЫЙ ЛИСТОК
|
|
ЛЮБОВЬ
-Я люблю поэзию, - сказала она.
И он подарил ей стихи, как дарят цветы; подслушивал их у ветра, просил
у вечерней звезды, вслушивался в приглушенные звуки уходящего дня,
бродил у озерных заводей в поисках доселе неизведанных ритмов.
- Я люблю слушать гитару.
И он учился перебирать струны инструмента с нежным телом девушки,
разыскивал заезжих музыкантов, уходил к людям, живущим далеко-далеко,
если кто-нибудь говорил, что они умеют играть то, чего не играют другие.
- Я хочу ту зеленую, льдистую звезду, встающую в лучах вечерней зари и
не меркнующую до утренней.
Он не смог достать звезды; она нужна и другим влюблённым.
И она умертвила любовь.
1973г.
О РЕМЕСЛЕ
|
В собраньи поэтов шум и гам; костят они друг
друга ужасно; словно собрались не о поэзии говорить, а выяснять
пред-дуэльные отношения, и каждый в глазах другого мал до ничтожества.
И пишут-то они словно друг для друга, а не для читатаеля, а, может
быть, именно то, что они не приемлют в поэтических упражнениях
противника, для читателя свежо, как первый снег в октябре. не любят в
каждом не твои плохии стихи, а тебя самого; это, наверное, самое
неприемлимое в собраньях поэтов.
И невольно возникают из глубин памяти и души слова, записанные
несколько столкетий назад, когда пергаменты писались уставом, и на
полях расцветали золотые цветы, киноварные буквицы и голубые небеса.
Древлемосковские живописцы в уставе ремесленном "Нарядник" записали:
"Подмастерье мастеру повинуйся. Мастер о подмастерьях промышляй. Не
говори грубо-досадительно. Не возносися. Не закрывай полезных речей
мудростью.
Дарование художное подобно черпающим воду из реки. Один подымит велик
сосуд, другой - посредний, а иной - малый. Всяк несет по своим силам. И
ты богатству дарования радуйся. И намеренья посредственных целуй. И
успех умедливших люби".
Разумом мы достигли многого, но сердечность порастратили.
1985 г.
СОРОЧЬИ РАЗГОВОРЫ
На задней площадке троллейбуса беседуют две
гражданки; говорят громко, не обращая ни на кого и ни на что внимания,
как на собственной кухне. Женщины, еще не заматеревшие, еще довольно в
милой женской поре и рябитишки у них, должно быть еще маленькие, не то,
чтобы крошечные, но и не взрослые. Сорочья трескотня не умолкает ни на
минуту.
- Васька плохо ест, насильно уж кормлю.
- Да, моя тоже дохлятина.
- Яблоки для апппетита им покупаю. Три дня назад взяла пять кило, всё
умяли. А вчера опять стоко же. И чё ты думаешь? Пришёл мой с работы,
половину отгрёб. Маме, говорит, отнесу.
- Да уж он свою маму готов на божницу посадить.
- Если ты хочешь маме яблок, так постой в очереди, а потом неси.
- Нискоко о детях не думает.
- Чё ему дети, ему макма дороже.
И ни одной из собеседниц не придёт в голову,
что именно в этом разговоре их будущий материнский крах. Ведь они тоже
будут когда-то свекровками, тёщами, и придётся им лить тихие слёзы
обид, и будут винить плохих зятьёв и невесток. И ни одна из них не
вспомнит оголяющий их души разговор осенним вечером на задней площадке
троллейбуса.
1986 .
|
|
Мне всегда
нравились короткие рассказы. Я с удовольствием читала «Рассказы
величиной в ладонь» Ясунари Кавабаты», «Затеси»
Виктора Астафьева. Нравилась гибкость этого жанра. Он мог превратиться
во что угодно: стать притчей, стихотворением в прозе, как у Тургенева,
а то прикинуться анекдотом, шуткой, он менял одежды, как фокусник. Он
мог быть искромётной выдумкой, а мог превратиться в заметку по случаю с
философским уклоном. И, главное, он требовал дисциплины, не давая быть
велеречивым, останавливая поползновения устремляться мыслью в некие
дали.
Почти с юных лет я начала приноравливаться к этому жанру,
словно понимала чисто интуитивно, что на длинные вещи у меня не хватит
дыхания. Я даже не думала о том, будет ли это когда-нибудь печататься
или нет. Я просто записывала. А рассказы могли возникнуть из-за
услышанного звука, мимоходом брошенного слова, музыкальной фразы. Или
оттого, что нынче вечером над горизонтом встала луна багрового цвета.
Или от одного вида пёстрых камешков на берегу.
В один год мог возникнуть только один рассказ, а иногда и
десять. Короткие рассказы, - это такой жанр, в общении с которым не
прикажешь себе сесть за стол, и написать рассказ.
Но тем не менее, рукопись уже тянула на книгу и я по
настоянию друзей отнесла её в Восточно-Сибирское издательство. А
поскольку мне как-то неудобно просить за себя, я скромно ждала ответа.
Да были и другие дела. И вдруг детская писательница, моя подруга
приносит мне мою папку с рассказами.
Я спрашиваю: «А где рецензия? Хоть хорошая, хоть
плохая?» «Рецензии нет, поскольку у этой дамы какие-то
неприятности, она уходит из издательства или её уходят, она раздаёт
рукописи».
Я раскрыла папку и начала плакать. На меня выполз с наглым
видом огромный таракан, и посыпалась всякая тараканья труха. Только
из-за этого стало обидно до слёз. Дама, устраивавшая собственные дела
идела своего мужа, даже не открывала папки. Я дала себе слово, что
никогда не назову имена тех, кто мне чинил неприятности, не мне их
судить, на то есть божья воля.
И что мне было обижаться, поскольку выбрала путь одиночки,
не участвовала в междусобойчиках, не бегала к чиновным дамам с букетом
цветов, не говорила комплиментов: «Ах, как вы сегодня прелестно
выглядите, и какое у вас платьице, верно в Париже покупали». Раз
выбрала путь одиночки, то и хлебай полной мерой.
И тут я несколько потеряла лицо. Я не была никогда в
партии, не работала в идеологических учреждениях. Но эта дама служила
на идеологической должности. То я и накатала жалобу в идеологический
отдел ЦК КПСС. Жалуясь, в основном, на то, что я не получила рецензии.
Мы не знали тогда, что всё это на последнем издыхании, что скоро
начнутся весёлые времена, от которых у нас будет перехватывать горло. И
забыла о жалобе.
Через несколько месяцев меня вызывает главный редактор
издательства. Пришла, он подаёт мне пространную рецензию на трёх
листах. Из ЦК КПСС рукопись передали в крупное издательство. Рецензент
не поленился всё внимательно прочесть, даже привёл полностью один
крошечный рассказ, отметил много других, высказал мнение о несомненном
таланте автора.
Как же я поступила опрометчиво, не выпросив копию рецензии.
И тут началась перестройка. Издательство Божией волею и
непредусмотрительностью дурных людей помре. А я взяла свою
судьбу в собственные руки. Вышло два издания этой книги. И была ещё
одна рецензия.
Эльвира
Каменщикова
|
|